Фашисты [litres] - Кирилл Викторович Рябов

Охранница резковато остановилась.

– Да как это беспокоить-то? – закричала она. – Родня же! Родная кровь! Они же тебя любую примут. Какое беспокойство? Тут кто у тебя живёт? Мать живёт? Бабка с дедом живы? Тут живут? Кто ещё? Тёти и дяди тут живут?

– Всё очень сложно, – пробормотала Полина.

– Да ты объясни, что сложного? Ой, дочка, послушай ты меня, простую русскую женщину. Не дури. Иди к родным.

– Так вот я и пришла. К отцу.

Антонина Васильевна задумалась.

– Это верно. Ну, идём, поищем папку твоего. Тут налево или направо, не помнишь?

– Не помню.

– Давай налево. Пойдём по часовой стрелке. Ты знаешь, что ворьё так квартиры грабит? Это способ такой. Они ходят по часовой стрелке и роются в вещах. Сынок мне рассказывал. Ой, какой дурак, какой дурак! Мог жить и жить. А теперь чего?

– М-да, – сказала Полина.

– Лежит теперь мёртвый. И разве я его для этого рожала? Вот скажи. Для этого?

– Нет, наверное.

– У тебя дети есть?

– Нет, детей у меня нет.

– Как так, детей нет? А тебе сколько лет?

– Двадцать шесть.

– И нет детей! – ахнула охранница. – Послушай меня. Время-то не цемент, время-то вода. Понимаешь?

Полина тискала в пальцах погасший окурок.

– А вас на посту не хватятся? Может, я одна похожу?

– Замужем? – спросила Антонина Васильевна.

– Нет.

– И не замужем! Да как же так, дочка?! А семья? Семья? Как без семьи-то? Я вон и то с одним дедом перезваниваюсь вечерами. Конечно, замуж я за него не пойду уже. И не позовёт он. Да и пьёт, сволочь. Но от одиночества сердце болит. Знаешь, как от одиночества сердце болит?

– Я понимаю.

– Всё у вас неправильно, у молодых, – сказала отрешённо Антонина Васильевна. – И нас не слушаете. Учишь вас, учишь, говоришь вам, говоришь.

Она ещё что-то говорила, но Полина уже не слышала. Это было невыносимо. В голове стоял сплошной гул. Снова чесалось в ухе. Тошнило. Ей захотелось немедленно умереть. Полина даже представила, как падает, будто срубленное дерево, охраннице под ноги, но та почему-то переступает через тело, не торопясь идёт дальше и говорит, говорит, говорит свою никому не нужную правду.

– Нашла, – сказала Полина тихо.

– Что? Кого? Где?

– Вот.

Она показала пальцем.

– Ну, слава богу! Ступай к нему. Я не буду вам мешать.

Охранница смахнула невидимую слезинку, а может, соринку из глаза и встала в стороне. Полина немного потопталась и подошла к могиле. С фотографии на кресте равнодушно смотрел мужчина. Умер он семь лет назад в возрасте сорока четырёх лет. Звали его Николай Петрович Шубин. Ей стало грустно. Но заплакать не получилось. Впрочем, она и не старалась. Полина села на скамеечку, огляделась, достала сигареты, потом убрала назад. Где-то близко чирикал зяблик. Он ненадолго замолкал и тут же начинал сначала.

«Зяблик, сколько я проживу?» – подумала Полина. Он молчал, молчал, а затем выдал длинную трель. Подошла Антонина Васильевна.

– Ну, вот, дочка. И повидала папку. Пойдём, провожу тебя. А отец какой молодой умер, надо же. Сердце?

– Сердце.

– Тут на днях одного военного хоронили. Дали залп боевыми пулями и подстрелили птичку. Она рядом с гробом шлёпнулась. Но дворник убрал, конечно. Так вот, говорили, мужик этот, полковник, тоже умер от сердца.

Она проводила Полину за ворота, обняла и неуклюже поцеловала в ухо. Стало влажно и неприятно.

Полина возвращалась пешком. Хотелось есть. Её даже слегка потряхивало от голода. Она зашла в магазин, купила пачку овсяного печенья и бутылку воды. Вдруг навалилась ужасная усталость. Полина вызвала такси. Приехала белая Kia. За рулём сидел симпатичный блондин с рыжеватой щетиной. Всю дорогу он разговаривал с кем-то по телефону.

– Я поздно приехал. Но долго не мог уснуть. Переутомился. Потом всё-таки уснул. Снилась бредятина какая-то. Мёртвые птицы мне снились. И они летали, представляешь? Такая жуть! Утром встал, выпил кофе, съел бутерброд с сыром, две сосиски и яйцо всмятку. Но без аппетита. У соседей квартиру затопило. Лифт не работает. Я лодыжку подвернул между вторым и третьим этажом. Но терпимо. Слегка хромаю. Люба приедет в четверг. Конечно, я встречу.

В гостиничном номере Полина неуклюже села на край табурета, стала поедать печенье и запивать водой. Она вдруг подумала, что её ночной поезд не приедет. И придётся торчать здесь неизвестно сколько времени.

Но ночной поезд приехал точно по расписанию.

Матч был проигран к двадцатой минуте. Три пропущенных гола, удаление опорного полузащитника и ни одного удара по воротам соперника. Дальше можно было не смотреть. Ткачёв выключил телевизор, снял трубку и набрал номер приятеля.

– Видал, что эти козлы делают?

– Какие козлы? – спросил приятель. Его звали Миша.

– Ты футбол смотришь, олух?

– А, да. Погоди-ка… О, четыре – ноль уже.

– Выключай, – сказал Ткачёв. – Это мазохизм.

Миша вздохнул.

Команда плелась на последнем месте. До конца сезона оставалось семь туров. Вылет был практически обеспечен. Единственное утешение – игры за кубок страны. Неожиданно для всех команда дошла до полуфинала, попутно обыграв в гостях московский «Спартак». В этих матчах футболисты словно перерождались, забывали, какие они неудачники, в действиях появлялись злость и упорство, которые напрочь исчезали в играх регулярки. Болельщики поверили в чудо. И вот к ним в город приехал петербургский «Зенит». Сказка закончилась в середине первого тайма.

– Я заеду к тебе, – сказал Ткачёв.

– Сейчас? – спросил Миша.

– Нет, через полгода, твою мать! Есть одно дело. Буду ждать в машине.

Ткачёв повесил трубку и стал собираться. Из ванной вышла жена Юля с намотанным на голову полотенцем.

– Посмотрел свой футбол? – спросила Юля.

– Посмотрел, – ответил сквозь зубы Ткачёв.

– Что-то быстро сегодня.

– Слушай, мне надо кое-куда съездить.

– Надолго?

– Не знаю. Как получится.

– Пить будешь?

– Я за рулём.

Он надел ботинки, повесил на плечо спортивную сумку.

– Что там у тебя? – спросила Юля.

– Инструменты, что ещё.

Ткачёв поцеловал жену в уголок рта и вышел из квартиры. Его старенькая «девятка» стояла у подъезда. Кто-то прилепил к лобовому стеклу листок бумаги. Ткачёв прочитал, что там написано: «Козёл, ты перекрываешь въезд, ты будешь наказан!» Он скомкал листок и кинул через плечо. Бред какой-то! Наказан? Ткачёв бросил сумку на заднее сиденье, забрался в салон и выехал со двора.

Миша ждал его рядом с автобусной остановкой. Ткачёв распахнул дверь.

– Залезай.

Приятель сел на пассажирское сиденье.

– Чего там? – спросил Ткачёв.

– Счёт? Пять – ноль. Сейчас перерыв.

– Уроды!

– Да брось, первый раз, что ли? Слушай, ты мне инструмент когда дашь?

– Надо так подставить! – продолжал Ткачёв. – Твари!

– А куда едем-то? – спросил